|
||||||||||||||||||||||||||||||||
Танатотерапия® > Хрестоматия по танатотерапии > 1.5.Файфель Г. Смерть – необходимая переменная в психологии
1.5.Файфель Г. Смерть – необходимая переменная в психологииПечатается по: Экзистенциальная психология/Перевод с английского.- Львов: Инициатива; Москва: Институт общегуманитарных исследований, 2005г. С.72-89
Даже после тщательного изучения обширной психологической литературы по интересующему нас вопросу, как серьезной, так и менее серьезной, поражаешься тому, насколько скудны и необработанны собранные сведения об отношении человека к смерти. Это удивительно по многим причинам.
(1) На протяжении всей человеческой истории идея смерти остается вечной тайной, которая составляет ядро наших наиболее значительных религиозных и философских систем – например, христианства, в котором высший смысл жизнь раскрывается после смерти, или экзистенциализма с его поглощенностью проблемами страха и смерти. Эта исходная позиция имеет огромное влияние на все сферы жизни: экономическую, политическую, нравственную и религиозную.
(2) Одним из самых характерных свойств человека, отличающим его от других видов, является способность постичь идею будущего – и неизбежность смерти. В химии и физике “факт” почти всегда определяется событиями, которые ему предшествовали; поведение же человека в настоящем зависит не только от прошлого, но, возможно, даже в большей степени от его направленности на будущие события. Действительно, то, чем личность собирается стать, может порой определять то, что она отбирает из своего прошлого. Прошлое – это образ, который изменяется с нашим представлением о себе самом.
(3) Смерть – это то, что случается с каждым из нас. Еще до того, как пробьет ее час, мы ощущает ее незримое присутствие. Принято считать, что страх смерти – универсальная реакция и что никто от него не свободен. Если мы попытаемся вникнуть в суть, то поймем, что ощущение уникальности и неповторимости каждого из нас обретает свою полноту только тогда, когда мы осознаем, что смертны. И именно в этом столкновении со смертью каждый из нас обнаруживает жажду бессмертия.
(4) В более узком контексте психологии Фрейд обосновал существование в человеке бессознательного стремления к смерти, которое он связывал с определенными склонностями к саморазрушению. Мелани Кляйн считает страх смерти непосредственной причиной всех навязчивых идей преследования, а также косвенной причиной любой тревожности. Пауль Тиллих [33], теолог, оказавший влияние на американскую психиатрию, основывает свою теорию страха на онтологическом утверждении, что человек кончен и что его ожидает небытие. Незащищенность вполне может стать символом смерти. Любая потеря может означать абсолютную потерю. Юнг считает, что вторая половина жизни проходит под знаком его отношения к смерти. Таким образом, все более осознается связь между душевной болезнью и индивидуальной философией жизни и смерти.
Фантазии на темы смерти занимают довольно значительное место в психопатологии. Идеи, связанные со смертью, периодически появляются у некоторых невротических пациентов и в галлюцинациях многих психотиков. У кататоников можно наблюдать состояние ступора, иногда напоминающее состояние смерти, а у некоторых шизофреников – бред бессмертия. Мне кажется, что шизофренический отказ от реальности в определенных случаях можно рассматривать как магическую попытку отсрочить, если не отменить, приход смерти. Если жизнь неизбежно ведет к смерти, тогда смерти можно избежать отказом от жизни. Кроме того, многие психоаналитики объясняют положительный эффект шокотерапии тем, что этот метод позволяет пациентам пережить нечто вроде смерти-и-возрождения. Однако следует заметить, что даже если в психиатрической литературе и обсуждается страх смерти, он в основном истолковывается как производный или вторичный феномен – обычно как его более приемлемый аспект: “кастрационная тревога” либо сепарационная тревога, то есть боязнь утратить любимый объект.
(5) Дальнейшее исследование отношения к смерти может обогатить и углубить наше понимание адаптивных и неадаптивных реакций на стресс, а также на теорию личности в целом. Например, адаптация пожилого человека к идее смерти может стать решающим фактором процесса старения, а изучение отношения к смерти серьезно больного или умирающего человека – нечто вроде естественного эксперимента – может дать нам новое понимание того, как разные индивидуумы справляются с серьезной угрозой.
Когда дело касается смерти, не только психология, но и вся западная культура склонна пасовать, прятаться и искать убежища в языковых эвфемизмах, в развитии промышленности, главная задача которой – создавать более “жизнеподобную” мертвую материю, а также в сухой статистике. Военная машина обезличивает смерть и чаще всего представляет ее не столько трагедией, сколько мелодрамой. Интерес к смерти был вытеснен в запретную зону, ранее отведенную для туберкулеза, рака и вопросов секса. Ослабление веры в провозглашенную апостолом Павлом греховность тела и загробную жизнь неизбежно сопровождается уменьшением способности людей размышлять и рассуждать на тему естественной смерти.
Однако потрясения от двух мировых войн, а также нависшая угроза ядерной катастрофы в последние годы вновь подняли на поверхность проблему тленности человеческой жизни. Особой заслугой экзистенциализма следует признать то, что он вновь открыл для философии тему смерти и назвал ее проблемой двадцатого столетия. В определенном смысле, история экзистенциальной философии в своих кульминационных фазах становится экзегетикой человеческого опыта смерти. Перед нами предстает образ человека, зажатого в тисках времени.
В экзистенциализме нашего столетия, представленном философией Зиммеля, Шелера, Ясперса и Хайдеггера, опыт переживания смерти стал одним из исходных пунктов для анализа человеческой ситуации. Экзистенциалисты подчеркивали, что смерть – это не просто конец жизни, но ее составная часть, и отстаивали идею, согласно которой только интеграция концепции смерти в человеческое “Я” делает возможным истинное существование. Платой за отрицание смерти становится страх и самоотчуждение. Чтобы до конца понять себя, человек должен научиться смотреть в лицо смерти, осознать свою личную смерть.
Экзистенциализм в психологии – это, определенно, не психотерапевтическая техника, он и не претендует на эту роль. Тем не менее, мне кажется, что экзистенциальная ориентированность влияет на психотерапию, о чем подробнее сказано Р. Мэем в четвертой главе этой книги.
На отведенном мне ограниченном пространстве я хотел бы изложить некоторые общие наблюдения, полученные на основании продолжающейся и ныне серии исследований, посвященных проблеме отношения к смерти. Эти наблюдения можно считать чем-то вроде промежуточного отчета, пробного и открытого для изменений. И все же я надеюсь, что результаты этого исследования могли бы подсказать новые терапевтические возможности. Результаты получены на основе исследования четырех групп: группа из 85 душевнобольных , средний возраст которых 36 лет; группа из 40 пожилых людей, средний возраст которых 67 лет; группа из 85 “нормальных” людей, в том числе 50 молодых людей со средним возрастом 26 лет и 35 зрелых людей, занимающихся умственным трудом, со средним возрастом 40 лет, а также группа из 20 неизлечимо больных пациентов, средний возраст которых 42 года.
В ответах на вопрос “Что для вас означает смерть?” преобладают два взгляда. Одна точка зрения – философская, согласно которой смерть – это естественное завершение жизненного процесса. Другая – религиозная, трактующая смерть как прекращение телесной жизни и фактическое начало жизни новой. В определенном смысле, эти наблюдения в целом отражают отношение к смерти в истории западной мысли. Из этих двух крайних полюсов можно вывести две противоположные этические доктрины. “.с одной стороны, отношение к смерти – это стоическое или скептическое принятие неизбежности смерти, а порой даже вытеснение жизнью самой мысли о смерти; с другой – идеалистическое прославление смерти как такой, которая придает смысл жизни или является непременным условием истинной жизни человека.”. Это убеждение лежит в основе глубокого противоречия, присущего нашему пониманию проблемы смерти. Наша традиция признает и то, что человек смертен, но, вместе с тем, и то, что он в каком-то другом смысле продолжает существовать после смерти. .с одной стороны, смерть кажется “стеной”, непоправимой личностной катастрофой, а самоубийство – актом помутившегося рассудка; с другой стороны, смерть считается “вратами”, точкой отсчета на пути к вечности.
Судя по всему, степень умственного расстройства per se мало влияет на общее отношение пациентов к смерти. Ни невроз, ни психоз не порождают такого отношения к смерти, которое не наблюдалось бы у нормальных индивидуумов. По-видимому, эмоциональное расстройство лишь усиливает особое отношение к смерти. Этот вывод подтверждается наблюдениями Бромберга и Шилдера. Так, например, мало кто из нормальных людей представляет себя погибающим в результате несчастного случая. Совершенно иную картину дает наблюдение за душевнобольными, многие из которых видя себя гибнущими “в авиакатастрофе”, “под колесами грузовика”, “от пули” т.п.
Отвечая на вопрос о наиболее предпочтительном “способе, месте и времени” смерти, подавляющее большинство во всех группах высказывало желание умереть быстро и без больших страданий – “мирно во сне” или “от сердечного приступа”. Остальные хотели бы иметь достаточно времени, чтобы проститься с семьей и друзьями. Наиболее предпочтительное для большинства место смерти – “дома” и “в своей постели”. Естественно, были и своеобразные, индивидуальные варианты: ‘в саду”, “глядя на океан”, “в гамаке в весенний день”. Около 15-20% в каждой группе говорят, что на самом деле для них не имеет большого значения, где они умрут. Напрашивается вопрос, не являются ли в какой-то мере эти ответы реакцией на то, как мы сегодня умираем. Многие из нас уже не умирают в тихой уединенности своих домов, окруженные семьей и всеобщей заботой, не прибегая к медицине ради продления жизни. Мы умираем в “большой” клинике с ее огромными возможностями обеспечить уход и облегчить страдания, но также и с ее бездушными капельницами и кислородными подушками. Смерть, превращенная в публичное событие, в то, что происходит со всеми, но ни с кем в частности, как бы отступает в тень.
Наиболее желаемое время смерти – ночь: это “причинило бы меньше хлопот всем окружающим”, “произошло бы без шума и суеты”. Такой выбор, помимо того, что предполагает столь желанную мирную кончину, еще и вызывает множество любопытных смысловых ассоциаций. Гомер в “Илиаде” упоминает о сне (Гипносе) и смерти (Танатосе) как о братьях-близнецах, а во многих наших молитвах тесно сплетаются мотивы сна и смерти. К примеру, правоверные евреи, пробуждаясь утором ото сна, благодарят Бога за то, что Он снова вернул их к жизни.
Пока собирались и обрабатывались данные, все более очевидным становился один вывод: люди, которые очень боятся смерти, находят утешение в религии, помогающей им справиться со своим страхом. Я подумал, что было бы полезно сравнить результаты, полученные у религиозных и нерелигиозных людей, - особенно принимая во внимание такой важный аспект, как возможность “суда” после смерти. Средний возраст религиозной группы (40 человек) был 31,5 лет; нерелигиозной (42 человека) – 34 года. Главным отличием религиозной группы от нерелигиозной, была вера в божественный замысел, управляющий вселенной, и в жизнь после смерти, а также принятие Библии как Божественного откровения. Но не следует думать, что существует какой-то стереотип религиозной личности; то же самое справедливо в отношении личности нерелигиозной.
Люди могут находить ценности (единство интересов, эмоциональную поддержку, чувство принадлежности к общине и так далее) и необходимое удовлетворение, участвуя в жизни религиозного сообщества, и это не всег7да связано с религио0зным убеждением или религиозными обязательствами. Кроме того, часто люди отождествляют себя с той или иной религиозной традицией, формально не являясь членами религиозной общины и не связывая себя религиозными обязательствами. К тому же, нередко обнаруживается расхождение между ценностной ориентацией человека и “официальными” ценностями его вероисповедания. Другими словами, некоторые люди могут исповедовать религиозные догматы, но на практике не следовать им. Для иных религия становится своего рода защитой от “ударов злой судьбы”. Но есть и те, кто включает религиозные верования в свою повседневную жизнь. В этой области необходима более четкая и определенная систематизация. Например, отношение к смерти может основательно различаться у людей, принадлежащих к разным конфессиональным группам. Однако на этом этапе наша задача состояла в том, чтобы дать некую обобщающую характеристику разновекторным религиозным убеждениям.
Сравнивая религиозных людей с нерелигиозными, можно сказать, что первые больше боятся смерти. Нерелигиозные люди страшатся смерти потому, что “моя семья потеряет кормильца”, “мне еще нужно многое сделать”, “мне нравится жизнь, и я хочу продолжить ее”. Здесь скорее выражается страх потерять жизнь на земле, потерять все обретенное в этой жизни, нежели боязнь того, что произойдет после смерти. Для века религиозного важно и то, и другое. Он озабочен и тем, что его ждет после смерти: “я могу попасть в ад”, “я должен буду искупить грехи”, - и тем, что прекратиться его нынешняя земная жизнь. Данные свидетельствуют, что для некоторых религиозных людей даже вера в то, что им уготованы небеса, - недостаточное противоядие против страха смерти. Эти наблюдения, как и вообще сильный страх перед смертью, отмеченный у многих религиозно настроенных людей преклонного возраста, могут свидетельствовать о том, что многие наши респонденты используют религию как защиту от страха. С этим выводом согласуется и то, что опрошенные нами религиозные люди с гораздо большим пессимизмом относятся к старости, чем их нерелигиозные ровесники.
Все это позволяет мне думать, что чрезмерная озабоченность постоянными поисками “вечной молодости” у части нашего общества в определенной мере отражает страхи, связанные со смертью. Одна из причин нашей склонности избегать пожилых людей состоит в том, что они напоминают нам о смерти. Люди умственного труда, особенно врачи, которые соприкасаются с неизлечимыми и смертельно больными пациентами, тоже отмечают у себя эту склонность. К примеру, у молодых врачей часто можно наблюдать контрфобическое отношение к смерти. И эта реакция вполне объяснима: тут и необходимость избежать вложения либидо, освободиться от безысходности трагедии, тут и осознание того, что другие лучше использовали отведенное им время, и так далее. Я решился бы утверждать, что некоторые врачи часто отказываются от умирающего пациента именно потому, что он возвращает или пробуждает их собственные страхи перед смертью, а порой и чувство вины, связанное с желанием смерти определенным людям, играющим важную роль в из жизни, не говоря уже о раненом самолюбии и боязни уронить высокое звание врача, обязанного спасти жизнь умирающему пациенту, который самим фактом своей неизлечимости отказывает врачу в его искусстве.
Думаю, будет интересно проследить, как выбор профессии, главное в которой – “спасение жизни”, связан с личным отношением врача к смерти. В своих исследованиях я столкнулся с неожиданным препятствием – с проблемой не пациента, а врача. Моя гипотеза, которая многократно подтверждалась, состоит в том, что многие врачи выбирают своей профессией медицину главным образом потому, что пытаются справиться со своим собственным повышенным страхом смерти.
Нам постоянно приходится загонять глубоко внутрь наши мысли и чувства, страхи и даже надежды, свзанн6ые со смертью. Думаю, одной из самых серьезных наших ошибок в лечении безнадежно больных пациентов является создание психологического барьера между здоровыми и умирающими. Бытует мнение, что жестоко и бессердечно говорить умирающим пациентам о том, что их ожидает. Однако мои наблюдения показывают, что пациенты очень хотят поделиться своими мыслями и переживаниями, связанными со смертью, но чувствуют, что мы, здоровые, не даем им такой возможности. Многие из них предпочитают честный и прямой разговор с врачом о серьезности их болезни. Когда пациенты имею возможность поговорить о своих чувствах, связанных со смертью, они уже не пугаются и паникуют, поскольку видят, что их понимают и хотят помочь. Существует непреложная истина: неизвестность пугает куда больше, чем пусть даже страшная определенность.
В самом начале наших исследований у нас возник совершенно обоснованный вопрос о возможном негативном, “стрессовом” воздействии опроса и тестирования на пациентов. Оказалось, что у подавляющего большинства не возникло никаких отрицательных реакций, а некоторые даже благодарили участников нашей программы за то, что им предоставили возможность обсудить их чувства, связанные со смертью. Ничто так не угнетает умирающего человека, чем ощущение того, что тебя покинули и отвергли. Осознание этого не только лишает пациента поддержки и не дает ему возможности избавиться от чувства вины, но даже не позволяет заде2стваовать механизмы отрицания, которые ранее ему удавалось использовать.
Если говорить о чувстве вины, то поражает тот факт, что оно свойственно многим безнадежно больным людям. Это происходит по нескольким причинам. (1) Пациентам часто кажется, что сами виновны в своей болезни и в своей судьбе. (2) В той или иной мере они играют роль беспомощного ребенка. Некоторые открыто извиняются за причиненные ими хлопоты и “беспокойство”. Наша культура способствует тому, что большинство из нас, попав в зависимое положение, испытывает чувство вины. (3) Это чувство еще более усиливается в умирающем человеке, который вынуждает окружающих его здоровых людей столкнуться с неизбежностью и непоправимостью смерти, за что они могут возненавидеть его. (4) Родственной этому чувству является смутно осознаваемая зависть больного к тем, кто остается жить, и редко проникающее в сознание желание, чтобы супруг, родитель или друг умерли вместо него. Можно предположить, что отчасти именно это желание толкает серьезно больных людей не только на самоубийство, но и на убийство своих близких и соседей.
Остающиеся жить испытывают ответное чувство вины – за то, что они здоровы и являются свидетелями смерти другого человека, а может быть, даже желают умирающему побыстрее закончить свой путь. Действительно, большинство здоровых людей испытывает тревогу и чувство вины, наблюдая за смертью другого человека. Судя по всему, непосредственное столкновение с экзистенциальным фактом смерти нарушает стабильность функционирования эго.
Однако мы отдаем себе отчет в том, что для человеческой зрелости характерно признание ограниченности жизни, и это значительное продвижение в самопознании. В определенном смысле, готовность умереть оказывается необходимым условием жизни. Мы никогда не будем свободны ни в одном нашем поступке, пока нами руководит неистребимое желание жить. В этом контексте, повседневный риск для жизни – например, скоростная езда на автомобиле по городу, авиаперелет в Цинциннати, беззащитность во время сна – становится чуть ли не проявлением крайнего безрассудства. Мы по-настоящему не владеем нашей жизнью, если неспособны отказаться от нее. Как проницательно заметил Монтень, “кто научился умирать, тот разучился быть рабом”.
Клинические наблюдения наводят на мысль о том, что многие люди воспринимают смерть как нечто далекое, и когда она оказывается рядом, реакция может быть непредсказуемой. К тому же, само по себе знание о существовании “внешней” угрозы оказывается недостаточным основанием для того, чтобы с какой-то степенью уверенности предсказать, как личность будет реагировать на эту угрозу. Для личности определенного склада информация о том, что она должна умереть в ближайшем будущем, не обязательно создает критическую стрессовую ситуацию. Личностная структура характера – тип личности – иногда в большей степени, чем угроза смерти, влияет на те или иные реакции. В данной работе мы надеемся более тщательно изучить существующую здесь взаимосвязь, то есть попытаемся установить, каким образом отношение человека к смерти связано с типом его личности.
Мой собственный рабочий тезис таков: типы реакций на грозящую смерть формируются под воздействием связанных между собой факторов. Здесь я безоговорочно поддерживаю точку зрения Бейглера. Некоторыми из наиболее важных факторов можно считать: (1) психологическую зрелость индивид да; (2) доступные ему способы, позволяющие справиться с ситуацией; (3) влияние таких различных систем координат, как религиозная ориентация, возраст, пол; (4) степень опасности протекающих в организме процессов; и (5) позиция врача и других людей, играющих важную роль в жизни пациента.
По ходу исследования подтверждается предположение, что у разных людей разное представление о смерти. Даже в пределах довольно узкой культурной группы выявляется явное несовпадение психологических характеристик страха смерти. Смерть – это многоликий символ, конкретный смысл которого зависит от индивидуальной природы и условий индивидуального развития личности, а также от культурного контекста. “Смерть ужасна для Цицерона, желанна для Катона и безразлична для Сократа.”
И все же, один лейтмотив настойчиво заявляет о себе всякий раз, когда возвращаешься к этой теме: часто кризис порождается не самим фактом приближающейся смерти, не осознанием неминуемой конечности человека, но, скорее, осознанием напрасно прожитых лет, нерешенных задач, нереализованных возможностей, невостребованных талантов, неизбежного зла, причиненного другим. Скрытая трагедия в том, что человек умирает преждевременно и недостойно, так и не смирившись с собственной смертью.
И в заключение хочу сказать, что рождение человека – это неподвластное ему событие в его жизни, но то, как он уходит из жизни, непосредственно связано с его философией жизни и смерти. Мы ошибаемся, считая смерть чисто биологическим событием. Жизнь нельзя по-настоящему понять или полноценно прожить, если открыто не принять идею смерти.
Существует острая необходимость в более достоверной информации и более систематических, более регулярных исследованиях в этой области. Это та сфера, в которой теоретические постулаты всегда отставали от процесса накапливания массы описательных и экспериментальных данных. Поиски смысла смерти и умирания могут углубить наше понимание человеческого поведения и открыть еще один путь к анализу той или иной культуры.
Не хочу быть неправильно понятым. Я вовсе не считаю, что человеческая ситуация исчерпывается описанием тревоги и страха, ужаса и смерти. Радость, любовь, счастье также открывают нам новые пути к реальности и бытию. Как проницательно заметил Гарднер Мерфи, далеко не правило, что пред лицом смерти все обретают душевное здоровье. В некоторых наблюдениях за пилотами во время Второй мировой войны отмечалось, что те из них, кому в моменты наивысшей опасности удавалось поддерживать иллюзию неуязвимости, избежали психологического срыва. Безусловно, важно уметь взглянуть в лицо смерти, но столь же важно уметь отвести взгляд.
Я полагаю, что психология должна совершить столь необходимый ей шаг вперед и признать, что концепция смерти отражает важнейший психологический и социальный факт. А приписываемые умирающему Гете слова “Больше света” как нельзя более созвучны теме нашего разговора.
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||||||||||||||
Copyright © Баскаков Владимир 2011-2024
|