1.3. Кураев А. Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти…Размышления в праздник Успения Пресвятой Богородицы.

«Труд» от 27 августа 1994г.

Диакон Андрей КУРАЕВ, декан философско-богословского факультета

Российского православного университета.

 

«Смерти нет – это всем известно. Повторять это стало пресно. А что есть – пусть расскажут мне…» - вопрошала Анна Ахматова. О том «что есть», - и говорит праздник Успения. Праздник… Но это ведь день кончины Богоматери. Почему же – праздник?

А потому, что смерть не есть единственный способ кончины. Успение – антоним смерти. Это прежде всего - НЕ=СМЕРТЬ. Два этих слова, различающихся в языке любого христианского народа, означают радикально противоположные исходы человеческой жизни. Взращивает человек в себе семена любви, добра, веры, всерьез относится к своей душе – и его жизненный путь венчается успением. Если же разрушение он нес себе и окружающему миру, раной за раной уязвлял свою душу, а грязь из нее, неухоженной и заросшей, выплескивал вовне – конечный, смертный распад завершит его прижизненное затухание.

 

На иконе Успения Христос держит на руках младенца – душу своей Матери. Она только что родилась в Вечность. «Господи! Душа сбылась – умысел твой самый тайный!», - можно было бы сказать об этом миге словами Цветаевой.

Душа «сбылась», исполнилась – и в слове «успение» слышатся отголоски не только «сна», но «спелости» и «успеха».

«Время умирать». Может быть, самое разительное отличие современной культуры от культуры христианской – в неумении умирать, в том, что нынешняя культура не вычленяет в себе это время – «время умирать». Ушла культура старения, культура умирания. Человек подходит к порогу смерти, не столько стараясь всмотреться за его черту, сколько без конца оборачиваясь назад и с ужасом вычисляя все разрастающееся расстояние от поры своей молодости. Старость из времени «подготовки к смерти», когда «пора о душе подумать» стала временем последнего и решительного боя за место под солнцем, за последние «права»… Она стала временем зависти.

 

У русского философа С. Л. Франка есть выражение – «просветление старости», состояние последней, осенней ясности. Последняя, умудренная ясность, о которой говорят строки Бальмонта, списанные затем у нас в раздел «декадентства»:

День только к вечеру хорош.

Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.

Закону мудрому поверьте –

День только к вечеру хорош.

 

С утра уныние и ложь

И копошащиеся черти…

День только к вечеру хорош.

Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.

 

Здесь приходила к человеку мудрость. Мудрость – это, конечно, не ученость и не энциклопедичность, не начитанность. Это – знание не многого, но самого важного. Потому-то к монахам – этим «живым мертвецам», при постриге как бы умершим для мирской суеты и потому ставшим самыми живыми людьми на земле, и ездили энциклопедисты за советом. Гоголь и соловьев, Достоевский, Иван Киреевский (лично беседовавший с Гегелем и Шеллингом) своих главных собеседников нашли в Оптиной Пустыни. Потому что здесь разговор шел «о самом важном». Самым важным Платон – отец философов называл вот что: «Для людей это тайна: но все, которые по-настоящему отдавались философии, ничего иного не делали, как готовились к умиранию и смерти».

 

Помещение жизни в перспективу конца делает ее именно таким путем, придает ей динамику, особый вкус ответственности. Но это, конечно, лишь если человек воспринимает свою смерть не как тупик, а как дверь. Дверь же – это кусочек пространства, через который входят, проходя его. Жить в двери нельзя – это верно. И в смерти нет места для жизни. Но есть еще жизнь за ее порогом. Смысл двери придает то, доступ к чему она открывает. Смысл смерти придает то, что начинается за ее порогом. Я не умер – я вышел. И дай Бог, чтобы уже по ту сторону порога мог я произнести слова, начертанные на надгробии Григория Сковороды: «Мир ловил меня, но не поймал».

А в мире людей, «пойманных» миром, в мире атеистической культуры – странно ли появление сетований на бессмысленность смерти?

Как мало в жизни светлых дней,

Как черных много!

Я не могу любить людей,

Распявших Бога!

Да смерть – и та! – нейдет им впрок

ЛИШЬ МЯСО В ЯМУ,

Кто небо нежное обрек

Алчбе и сраму.

 

Вот в этих строках Бориса Чичибанина безжалостно точное определение смерти, как она предстает неверующему человеку: «Лишь мясо – в яму». Я умру, а мир останется полным, как новехонькое яйцо. Нас не был – нас не будет. И значит, человек, чья жизнь нелепо мелькает меж двумя пропастями небытия, не более чем «покойник в отпуске»…Сможет ли человек увидеть смысл в последнем событии своей земной жизни – в смерти? Или и смерть – «не в прок»? Если человек перейдет границу времени в раздражении и злости, в попытке свести счеты с Судьбой, - в Вечности отпечатлеется именно такой его лик… Поэтому-то и страшно, что, по мысли Мераба Мамардашвили, «миллионы людей не просто умерли не своей смертью, то есть такой, из которой никакого смысла для жизни извлечь нельзя и научиться ничему нельзя». В конце концов, то, что придает смысл жизни, придает смысл и смерти…

 

Как успение разнится от смерти? В середине нашего века константинопольский патриарх Афиногор I так говорил о времени умирания: «Я хотел бы умереть после болезни, достаточно долгой, чтобы успеть подготовиться к смерти, и недостаточно длительной, чтобы стать в тягость своим близким. Я хотел бы лежать в комнате у окна и видеть: вот Смерть появилась на соседнем холме. Вот она входит в дверь, вот она поднимается по лестнице. Вот уже стучит в дверь… И я говорю ей: войди. Но подожди. Будь моей гостьей. Дай собраться перед дорогой. Присядь. Ну вот, я готов. Идем!»…

Спросите ребенка в утробе матери – желает ли он выходить оттуда? Попробуйте описать ему внешний мир – не через утверждение того, что там есть (ибо это будут реалии, незнакомые ребенку), а через отрицание того, что питает его в материнском чреве. Что же удивляться, что дети плача и протестуя приходят в наш мир? Но не таковы ли скорбь и плач уходящих?

Лишь бы рождение не сопровождалось родовой травмой. Лишь бы дни подготовки к рождению не были отравлены. Лишь бы не родиться в будущую жизнь «извергом».

 

Мы вообще, к сожалению, бессмертны. Мы обречены на вечность и на воскрешение. И как бы нам ни хотелось прекратить свое существование – вневременная основа нашей личности не может быть просто унесена ветром времени… «Хорошие новости из Иерусалима» состояли в том, что качество этого нашего приснобытия может стать иным, радостным.

Отныне (в смысле – со времени воскресения Христа) образ нашего бессмертия зависит от образа нашей любви. «Человек поступает туда, где ум имеет свою цель и любимое им», - говорил преп. Макарий Египетский.

 

Мария, чье Успение празднует Церковь в этот день, была первой, чья кончина стала не смертью, а рождением.

И чтобы наш исход в будущий мир был подобен ее Успению, - будем, по совету другого августовского святого, преп. Серафима Саровского, почаще вопрошать на молитве: «Господи, как мне умереть будет?»…